И все же французы не прекращали отчаянных приступов, подстегиваемые примерами командиров, в том числе и слепого короля Яна Богемского (1296— 1346), коня которого вели в битве два рыцаря. Вновь и вновь пришпоривая лошадей, атакующие заставляли их подниматься по склону под ливнями стрел валлийских лучников. Трудно с точностью установить, сколько же всего попыток предприняли французы в тот день. В основном специалисты сходятся на цифре 15 или 16, однако тут не учитываются, так сказать, атаки местного характера, развернутые отдельными отрядами, которые — будучи отброшенными — перегруппировывались и вновь вступали в сечу. Упорные действия французов не могут не привлекать внимания прежде всего высочайшей храбростью, равно как и отсутствием здравого смысла. Чего ради французы продолжали дорогостоящие и безрезультатные броски? Ответ стоит, вероятно, искать в социальной структуре французского войска. «Жандарм» с рождения учился одному — сражаться. Он отличался уверенностью в собственных силах и напористостью и стремился стяжать себе славу лучшего бойца или же хотя бы иметь основания говорить о себе как об опытном солдате, побывавшем во множестве драк и стычек. Победа служила ему целью, но признавать поражения было не в его обычае. Он входил в военную элиту, где стремился выделиться — стать хоть на дюйм, если уж не на голову, выше прочих ее представителей. Каждый «жандарм» беспокоился о личной чести, а потому ставкой в битве для него служило общественное положение. Понести поражение от крестьян — пехоты — или же покинуть поле до того, как трубы позовут к финалу битвы, означало навечно покрыть себя позором. Словом, до тех пор, пока бой не окончен, рыцарь не может перестать сражаться. Точно так же рассуждали и фран - цузские командиры. В ту пору на Западе у полководцев было принято сражаться на передовой или хотя бы близко к переднему краю. Положение вынуждало командира отряда продолжать атаковать до победы или же до того момента, когда король,кото рый часто сам находился в гуще битвы, велит выйти из боевого соприкосновения. Обязанность не столь именитых рыцарей и просто тяжеловооруженных всадников состояла в том, чтобы следовать примерам вожаков. Таким образом, видя перед собой врага и будучи связанными узами мировоззрения и традиций, французы просто не имели выбора — только атаковать и атаковать. Кроме всего прочего, обстановка на поле битвы, возможно, и не казалась безнадежной для французов. Лишь небольшие участки сражения были видны им через узкие смотровые щели шлемов. Не представляя себе истинного положения дел, «жандарм» мог только, отвечая на звук труб и призывные крики командиров, скакать вперед под знаменем того из них, среди воинов которого оказался в тот или иной момент. По всей видимости, и сами лидеры оказывались не более способными оценить ситуацию. На поле царил хаос, что вовсе не являлось чем-то исключительным по меркам того времени. В сгущавшихся сумерках французам могло, вероятно, и вправду казаться, что они одолеют англичан. Еще один бросок, еще немного под- нажать, и французская отвага и напор преодолеют мастерство английских лучников. Однако этому не было суждено случиться. Ближе к полуночи, когда король Филипп собирал людей для очередной попытки, один из приближенных, мессир Жан д'Эно, отговорил государя от безнадежной затеи. Нехотя Филипп все же согласился отменить атаку, и остатки французской армии отступили под покровом ночи. Преследования не было. Измотанные англичане полегли спать вповалку там же, где только что сражались. Они разгромили армию, втрое превосходившую их численно, причем ни на дюйм не отступили с первоначальных позиций. Королю даже не пришлось вводить в бой резерв.