Во Франции все обстояло иначе. Конник, а тем более рыцарь, был вознесен на недосягаемый по высоте пьедестал. Ополчение простолюдинов на - \ биралось для каждой кампании, однако воины его не располагали хорошим вооружением, не мог- (^ ли похвастаться должной подготовкой и представляли собой, по сути дела, толпу, которая часто разбегалась при первом же натиске противника. Если даже пехоте и удавалось добиться каких-то успехов на поле сражения, солдаты рисковали попасть под копыта коней собственных извечно горячих рыцарей, всегда спешивших в атаку и усматривавших в любом препятствии на пути к цели чуть ли не посягательство на их честь. Таким образом, у французских пехотинцев наличествовало не так уж много побудительных мотивов для того, чтобы хорошо сражаться, но мало того, даже иностранные наемники-профессионалы, которых часто брали на службу командиры, не встречали со стороны рыцарской касты ничего, кроме презрения. Данный фактор тоже, конечно же, не способствовал улучшению качества боевой работы пехотинцев, а потому убеждение в том, что единственно стоящий воин — это благородный господин в доспехах, получало как будто бы законное подтверждение. Посему вырабатывался настоящий культ воина, и любой адепт его должен был доказывать право принадлежности к касте храбрыми деяниями и безудержной удалью. Причины такого, на наш взгляд, странного положения дел объясняются культурной обстановкой Франции той эпохи. Воинское дело тесно связывалось с социальным статусом, поддержание которого во многом зависело от личных достижений индивидуума в бою. В свою очередь, сужение круга лиц, получавших военную подготовку и возможность владеть боевым снаряжением, до небольшого круга представителей общественной элиты снижало риск восстания и бунта, делая рычаги управления государством более эффективно действующими. Простолюдинов презирали и по другой причине. Элементы рыцарственного поведения существовали даже между злейшими врагами благородного звания, особенно в свете существования обычая выкупаться из неволи. Захваченный нобиль мог рассчитывать, что за него уплатят выкуп сеньор или родственники, вследствие чего превращался в ценный товар, который было выгоднее продать, нежели бездумно уничтожить. Сдача в плен без особых причин считалась позорным явлением, существовали даже правила, как и кому должен был сдаваться рыцарь, однако же раненый или окруженный множеством воинов противника дворянин имел веские основания с честью передать себя в руки врага при всех шансах на пощаду, если только неприятель видел для себя резон и экономическую выгоду в сохранении жизни пленника. Но выкупы платили нобили за нобилей. Простые пехотинцы обычно предпочитали прикончить сбитого с коня всадника, воткнув нож или другое оружие в какую-нибудь слабо защищенную часть его тела, нежели рисковать с требованием выкупа. Ни один сеньор все равно не стал бы платить простолюдину. Существовала, правда, возможность передать знатного пленника своему господину в надежде на то, что тот вспомнит об этом, когда будет получать выкуп. Сами же простолюдины, за освобождение которых противник не ожидал достойной платы, в случае попадания в неволю рисковали быть преданными резне. Подобное отношение иногда выливалось в кровавые акты мести простолю - динов дворянам. Упомянутые выше особенности социальных взаимоотношений отчетливо просматривались в армии короля Франции, которая выходила на битву в тот августовский день 1346 г. На стороне англичан небольшой контингент тяжеловооруженных всадников поддерживался довольно значительным количеством свободных людей. Они получили неплохую подготовку и располагали должным снаряжением, уважали командиров и бились не исключительно за плату, из желания заслужить прощение за какие-то провинности или по обязанности, а по собственному выбору. Более того, начальники их хорошо представляли себе, как они будут применять в сражении солдат и их вооружение. Различные группы воинов доверяли друг другу, каждый солдат знал, что надлежит делать, а недавнее прошлое показало им, что если они будут делать должное соответствующим образом, то добьются победы. Французские войска не могли похвастаться подобным умением взаимодействовать. 14 000 человек феодального ополчения пришли на поле боя, согнанные туда силком командирами. Они никогда не упражнялись специально, им не хватало снаряжения, и у них вовсе отсутствовали какие- то побудительные мотивы хорошо сражаться. Никаких планов в отношении того, как задействовать их, не существовало, если не считать роли мишеней для английских лучников. Пехотинцы - наемни - ки могли бы послужить важной составляющей, однако хозяева им не очень-то доверяли, а командиры не знали, как лучше их использовать. Даже тяжеловооруженные всадники, какими бы прекрасными бойцами они ни были каждый поодиночке, не применялись как некое единое боевое формирование. По обычаю того времени каждый рыцарь видел собственную задачу в выис - кивании социально равного, с тем чтобы скрестить с ним оружие в поединке. Сражаться с какими-то презренными крестьянами, которыми многие считали пеших англичан, было чем-то недостойным. Любой рыцарь или просто всадник стремился одолеть кого-нибудь «именитого», чтобы заслужить тем самым славу и уважение со сторо - ны прочих представителей касты. Соперничество между отдельными личностями, вопросы чести и престижа, а также тенденция отдельных рыцарей к совершению великих деяний плохо уживались с нормальной командной структурой. Таким образом, получалось, что англичане привели на поле боя небольшое, но хорошо подготовленное войско, в то время как у французов сражаться пришла большая и разрозненная масса отдельных воинов под началом коман - диров, стоявших в социальном плане на более высокой ступени, плюс к тому толпы практически бесполезных голодранцев. В предстоящей битве предстояло померяться силами храбрости с дисциплиной, личной доблести с планомерными действиями и тактическим мастерством.